Православное Обозрѣнiе

Издание Русской Православной Зарубежной Церкви

№ 24 Декабрь 1958 г.

к оглавлению

ПО ПОВОДУ ОТЗЫВА ВЪ ПАРИЖСКОМЪ ЖУРНАЛѢ

О Русской Святости

ПРОФ. И. М. КОНЦЕВИЧЪ.

Русская древняя иконопись, понимать и цѣнить которую мы начали только въ послѣднiе годы передъ революцiей, нынѣ открываетъ удивленному взору западныхъ христiанъ сокрытый доселѣ отъ нихъ мiръ древней и цѣльной Православной вѣры.

Въ присланномъ изъ Парижа рождественскомъ номерѣ французскаго журнала "Дни Францiи", Константинъ Грюнвальдъ даетъ обзоръ русской святости, иллюстрируя его прекрасными репродукцiями иконъ, заимствованными изъ альбома "Древнiя русскiя иконы", который готовится къ печати UNESCO издаваемый N.Y. Graphic Society.

Иконы Донской Божiей Матери (XIV вѣкь) и преп. Кирилла Бѣлоозерскаго съ подлинника, писаннаго иконописцемъ Дiонисiемъ (XV вѣкъ), представлены въ краскахъ.

Въ своемъ прекрасномъ очеркѣ авторъ, коснувшись Св. Князя Владимiра и крещенiя Руси, говоритъ объ его высокой миссiи христiанизацiи русскаго народа, которую потомъ продолжали его наслѣдники: ''она возымѣла глубокое влiянiе на все протяженiе жизни русской нацiи. Никто иной, какъ Церковь привила ей понятiя о морали, понятiя о семейныхъ обязанностяхъ, уваженiе къ женщинѣ и дала могучiй толчекъ врожденному ей чувству милосердiя и справедливости. Та же Церковь способствовала объединенiю княжествъ и утвержденiю центральной власти; сливаясь воедино со всей нацiей, она поддерживала ея духъ въ часы великихъ народныхъ бѣдствiй. Она, наконецъ, представила ей идеалъ, которому послѣдняя навсегда осталась вѣрна — это идеалъ святости.

"Многiе часто замѣчаютъ, что русскiй человѣкъ съ трудомъ удерживается въ равновѣсии на среднемъ пути. Всегда влекомый къ крайностямъ, онъ колеблется между живой вѣрой и соблазномъ грѣха, между ангеломъ и звѣремъ. Онъ поддается легко своимъ слабостямъ, но онъ рѣдко теряетъ изъ виду конечную цѣль своего существованiя. И въ Россiи никогда не было недостатка въ этихъ избранныхъ душахъ, способныхъ переносить страданiе и жертвы во имя своей вѣры и достигать на своемъ земномъ пути Богообщенiя въ свѣтѣ Преображения

"Нѣтъ ничего болѣе невѣрнаго, чѣмъ утвержденiе, что русскiе святые имѣли пассивное значенiе въ эволюцiи ихъ страны. Отблескъ сiянiя ихъ личности въ обыденной жизни былъ необычайным: это они  привили своей нацiи необходимую  выносливость,   чтобы  мириться  съ суровостью климата и природы, переносить скорби, связанныя съ пораженiями и не опьяняться при   одержанныхъ побѣдахъ. Какъ горящiе факелы встаютъ они передъ нами на всѣхъ рѣшающихъ поворотахъ русской исторiи. Они освѣщаютъ духовный путь нацiи и дълають очевиднымъ общность ея  судьбы съ судьбой всего христiанскаго мiра".

Далѣе, говоря о княжескихъ междуусобицахъ послѣ смерти кн. Владимiра, авторъ повѣствуетъ о подвигѣ свв. князей Бориса и Глѣба. Тутъ онъ, къ сожалѣнiю, смѣшиваетъ добровольное христiанское мученичество съ непротивленiемъ злу Ганди и Толстого.

Эта опшбка чрезвычайно характерна для нашего времени, когда индуизмъ все болѣе и болѣе очар<ъ вываетъ и покоряетъ своимъ ученiемъ западный мiръ. Многiе начинаютъ терять ту грань, которая отдѣляетъ христiанство отъ индуизма и, увлекаясь идеями послѣдняго, въ то же время искренно продолжаютъ считать себя христiанами. А между тѣмъ, индуизмъ прямо противоположенъ Христiанству.

Основа духовной жизни въ христiанствѣ — смиренiе ("научитесь отъ Меня, ибо Я кротокъ и смиренъ сердцемъ" ... Мө. 11, 29). Между Творцемъ и тварью, Богомъ и человѣкомъ бездна, и если человѣкъ можетъ совершенствоваться безконечно, то только въ Богѣ, отличаясь всегда отъ Бога своей тварной природой.

Въ индуизмѣ,  наоборотъ,  понятiе о Богѣ снижается до слiянiя Его съ человѣческой природой. Индуизмъ утверждаетъ, что въ человѣкѣ заключена частица Божества, такимъ образомъ человѣкъ единосущенъ Богу. И, вслѣдствiе этого, аскеза индуиста основывается на самоутвержденiи, гордости, что всөцѣло порицается христiанствомъ: причиною паденiя человѣка былъ соблазнъ: "Вы станете, какъ боги", а тутъ въ индуизмѣ горше этого: "вы сами боги по природѣ своей".

Такое же различiе между принципiальнымъ непротивленiемъ злу Ганди и Толстого и добровольнымъ преданiемъ себя совершенными христiанами мученическому подвигу, какъ слѣдованiе по стопамъ Христа.

Въ индуизмѣ все, что происходитъ въ мiрѣ — это только миражъ, или призрачный "покровъ майи"; отсюда безразличiе и равнодушiе. Такъ "Сутта Нипата (индусская Библiя) говоритъ:

"Любовь — то добродѣтель парiй...

И къ доброму и злому равнодушенъ,

Иду путемъ неоскверненнымъ

Ко благу темныя нирваны".

Такимъ образомъ, въ индуизмѣ стирается грань между добромъ и зломъ.

Въ христiанствѣ, наоборотъ, рѣзкая грань отдѣляетъ добро отъ зла. Зло абсолютно непрiемлемо; отъ отношенiя къ нему зависитъ вѣчная участь человѣка. Борьба съ нимъ обязательна и неизбѣжна и продолжается всю жизнь человѣка. Все Священное Писанiе и Св. Отцы вскрываютъ зло какъ въ человгвкѣ, такъ и внѣ его и говорять о способахъ борьбы съ нимъ.

Св. князь Ворисъ, любимый сынъ равноапостольнаго князя Владимiра, рожденный въ христiанскомъ бракѣ отъ византiйской царевны, могъ считаться первымъ наслѣдни-комъ своего отца.

Ему предстоялъ выборъ: или отстаивать мечемъ права на Кiевскiй престолъ, или принять смерть отъ руки убiйцъ. Онъ предпочөлъ муче-ническiй подвигъ ради Христа, который есть окончательная побѣда духа надъ тѣломъ

Но тотъ же совершеннѣйший христiанинъ — св. кн. Борисъ возвращался въ это время съ дружиной изъ похода противъ половцевъ. Его пишутъ на иконахъ съ мечемъ, какъ князя-воина.

Послѣ Кiевскаго перiода, авторъ продолжаетъ свой проникновенный обзоръ русской святости, охватывая протяженiе слѣдуюiцихъ вѣковъ и заканчиваетъ митрополитомъ Филиппомъ въ царствованiе Iоанна Грознаго.

Затвмъ авторъ переходитъ къ Петровской эпохѣ и послѣдующей за ней: "Россiя претерпѣваегъ глубокое измѣненiе, она модернизируется по западному образцу, проникается лаическимъ духомъ и стремленiе къ духовному совершенству чуждо легкомысленной средѣ высшаго общества этого "блестящаго вѣка".

Но русская святость не изсякла въ этомъ измѣненномъ мiрѣ, она спустилась въ нисшiе слои общества, чтобы продолжать подземное теченiе нацiонально-духовной жизни. Въ то время, какъ ученiе Вольтера и энциклопедистовъ стало всюду распространяться и французская революцiя поколебала всю структуру Европы, — это потаенное теченiе вывело смиренныхъ монаховъ — св. епископа Тихона и преподобнаго Серафима Саровскаго"... Здѣсь авторъ отмѣчаетъ, что "невыразимая радость была преобладающимъ чувствомъ въ душѣ преп. Серафима и Преображенiе — тысячелѣтнiй идеалъ русской святости — нашелъ въ немъ своө полное осуществленiе; чудесныя исцѣленiя послѣдовали на его могилѣ. Но когда въ 1903 году было приступлено къ его канонизацiи, это дѣйствiе вызвало недовольство въ средѣ русской интеллигенцiи. Въ эту эпоху революцiя была уже на ходу. Канонизацiя была истолкована этой интеллигенцiей, какъ "восхваленiе простонароднаго невѣжества, предпринятая церковной iерархiей съ цѣлью подслужитьея къ политической реакцiи". Преп. Серафимъ не былъ послѣднимъ изъ канонизированныхъ святыхъ въ Россiи, какъ полагаеть авторъ: въ царствованiе благочестиваго Государя Николая II-го было еще нѣсколько канонизацiй.

Заканчивая свой обзоръ, авторъ переходитъ къ значенiю Оытиной Пустыни, расцвѣтшей въ XIX вѣкѣ въ эпоху господства матерiализма. Нравственный ореолъ этой пустыни былъ таковъ, что не только народъ, но и всѣ избранные мыслители и писатели, за исключенiемъ немногихъ, зараженныхъ революцiонными идеями, стремились въ эту пустынь и ея скитъ къ ея старцамъ, чтобы утолить свою духовную жажду. Здѣсь названы: Кирiевскiй и Хомяковъ, "основатели славянофильства", философъ Владимiръ Соловьевъ, поэтъ Алексей Толстой и знаменитые романисты Гоголь, Достоевскiй и Левъ Толстой".

Авторъ слишкомъ обобщаетъ этотъ вопросъ. Мы здѣсь только коснемся нѣсколько подробнѣе лицъ, на которыхъ Оптина Пустынь имѣла наиболѣве значительное влiянiе.

Въ этомъ смыслѣ на первое мѣсто надо поставитъ И. В. Кирѣевскаго. Вначалѣ западникъ, какъ выученикъ Запада, онъ затѣмъ всецѣло воспринимаетъ духъ Оптиной Пустыни — духъ Святоотеческаго Православiя. Онъ становится въ теченiе 15-ти лѣтъ сотрудникомъ старца Макарiя по переводамъ творенiй свв. Отцовъ. Старецъ Макарiй по его просьбѣ, былъ первымъ цензоромъ его личнаго творчества. Иванъ Василеьвичъ неправильно именуется "основателемъ славянофильства", т. к. далеко не раздѣлялъ его заблужденiй и принималъ только то, что было въ немъ истиннаго. Въ письмѣ къ Хомякову отъ 2-го мая (1844) онъ пишетъ: "Еще одно: ты пишешь, что противники издаютъ Галатею. Кто же эти противники? Неужели ты такъ называешь Грановскаго и пр.? Если такъ, то не ошибаетесь ли вы и во мнѣ? Можетъ быть, вы считаете меня заклятымъ славянофиломъ и потому предлагаете мнѣ Моск.? (редакторство журнала "Москвитянинъ"). То на это я долженъ сказать, что этотъ славянофильскiй образъ мыслей я раздѣляю отчасти, а другую часть его считаю далъше отъ себя, чѣмъ самыя эксентрическiя мнѣнiя Грановскаго". (полн. Собр. Соч. т. 11-ой, стр. 233).

Кирѣевскаго можно опредѣлѣть, какъ православнаго русскаго философа и идеолога подлиннаго русскаго нацiональнаго направленiя. Онъ призывалъ къ созиданiю нацiональной культуры на основѣ православной истины, исходя изъ творенiй свв. отцевъ и указывая на катастрофическiя послѣдствiя для Россiи, если русскiе уклонятся отъ своего историческаго пути и миссiи Православнаго Государства.

Кирiевскiй до сихъ поръ никiмъ достаточно не изученъ и не понятъ до конца.

Гоголь былъ сильно охваченъ глубокимъ впечатлѣнiемъ, произведеннымъ на него Оптиной Пустынью. Вотъ, что онъ пишетъ графу А. П. Толстому: "Я заѣзжалъ по дорогi въ Оптинскую Пустынь и навсегда унесъ о ней воспоминанiе. Я думаю на самой Афонской Горѣ не лучше. Благодать видимо тамъ присутствуетъ. Это слышится и въ самомъ наружномъ служенiи. Нигдѣ я не видалъ такихъ монаховъ. Съ каждымъ изъ нихъ, мнѣ казалось, бесѣдуетъ все небесное. Я не разспрашивалъ, кто изъ нихъ какъ живетъ: ихъ лица сказывали сами все. Самые служки меня поразили свѣтлой ласковостью ангеловъ, лучезарной нростотой обхожденья; самые работники въ монастырѣ, самые крестьяне и жители окрестностей. За нѣсколько верстъ, подъѣзжая къ Обители, уже слышишь ея благоуханье: всѣ становится привѣтливѣе, поклоны ниже и участiя къ человѣку больше".

Что касается Достоевскаго, то онъ описываетъ въ своемъ романѣ только внѣшнюю монастырскую обстановку по образцу Оптиной и старецъ Зосима не является типичнымъ оптинскимъ старцемъ, какъ думаетъ авторъ. Достоевскому не хватало знакомства съ православной аскетикой. Вслѣдствiе этрго между старцемъ Зосимою и старцемъ Амвросiемъ такая же разница, какъ между свѣтомъ искусственнаго светильника и свѣтомъ солнца. Однако этотъ вымышленный образъ, написанный съ сердечнымъ чувствомъ и рукою великаго писателя, многимъ помогалъ выйти изъ холоднаго мрака отрицанiя и служилъ нерѣдко переходной ступенью къ нахожденiю истины.

Говоря о лицахъ наиболъе близкихъ къ Оптиной и ея духу, нельзя не назвать имени К. Н. Леонтьева (авторомъ не упомянутаго). Этотъ великiй русскiй мыслитель и писатель жилъ послѣднiе годы своей жизни въ Оптиной и былъ ея постриженникомъ.

Въ заключенiе приведемъ пожеланiе И. В. Кирѣевскаго, высказанное въ 1838 году въ статьъ "Отвѣтъ Хомякову":

"Желать теперь остается намъ только одного: чтобы какойнибудь французъ понялъ оригинальность ученiя христiанскаго, какъ оно заключается въ нашей Церкви, и написалъ объ этомъ статью въ журналъ; чтобы нъмецъ, повѣривши ему, изучилъ нашу Церковь поглубже и сталъ бы доказывать на лекцiяхъ, что въ ней совсѣмъ неожиданно открывается именно то, чего теперь требуетъ просвѣщенiе Европы. Тогда, безъ сомнѣнiя, мы повѣрили бы Французу и Нѣмцу, и сами узнали бы то, что имѣемъ".

Это пожеланiе И. В. Кирiевскаго, какъбудто начинаетъ сбываться: мы видимъ что популярный французскiй журналъ "Дни Францiи" затронулъ тему о русской святости въ крайнѣ благожелательной формѣ. Такая тема, очеввдно, расчитана на сочувствiе нѣкоторыхъ читателей. Это нѣчто новое.

Интересъ къ Православiю возникъ также и въ Англiи, гдъ реверендъ Хаммонъ сдѣлалъ "Открытiе вновь Восточнаго христiанства" (т.е. Православiя) и подъ этимъ заглавiемъ помѣстилъ статью въ еженедъльникѣ для радiо передачъ "Листнеръ". Онъ заканчиваетъ словами: "Я вѣрю, что новое открытiе Церкви (Православной), которая не знала расщепленiя западнаго опыта, есть движенiе Духа и фактъ величайшаго значенiя для нашей реформацiи XX въка".

Что касается нѣмцевъ, то у нихъ съ конца войны образовались православные приходы, вошедшiе въ составъ Зарубежной Церкви.

Итакъ, коегдѣ на Западѣ, уже изжившемъ до конца свои духовныя силы и зашедшемъ въ тупикъ, появляөтся влеченiе къ истинѣ, заключенной въ Православiи.

Но готовы ли мы сами дать отвѣтъ въ "своемъ упованiи" по завѣту Апостола? Знаемъ ли мы свое Православiе, изучаемъ ли святыхъ отцевъ и ту мудрость, которая заключена въ ихъ творенiяхъ? Стремимся ли знакомитьея съ нашими православными мыслителями и философами и не поддаемся ли скорѣе сами инымъ и чуждымъ влiянiямъ, не узнавъ своего превосходнѣйшаго и прекраснаго?

Не относится ли, такимъ образомъ и къ намъ вшыеприведенный упрекъ, брошенный Кирѣевскимъ своимъ современникамъ?

Проф. И М. Концевичъ

к оглавлению

в начало

Copyright by Orthodox Digest  1958