Православное Обозрѣнiе

Издание Русской Православной Зарубежной Церкви

№ 28 Сентябрь 1959 г.

к оглавлению

АНДРЕЙ

РУССКIЙ ИСПОВѢДНИКЪ въ КАИРѢ

(Памятъ 4-го iюля)

Монастырь великомученика Георгiя въ "старомъ Каирѣ, (Эски-Масыръ) хотя и рѣдко бываетъ посѣщаемъ путешественниками и даже мѣстными христiанами — арабами ( развѣ только по случаю похоронъ), такъ какъ тамъ находится единственное православное кладбище съ церковью въ честь Успенiя Божiей Матери): однако эта древность все-таки заслуживаетъ вниманiя со стороны любознательнаго археолога — христiанина, какъ по своей древности, такъ и по своей святынѣ, чудотворной иконѣ св. великомученика Георгiя. 

Подлѣ церкви этого монастыря въ боковой комнатѣ устроена маленькая часовня, гдѣ поставлена древняя икона великомученика Георгiя, имени котораго посвященъ и самый монастырь. Какъ христiане, такъ нерѣдко и мусульмане, въ этотъ монастырь къ завѣтной святынѣ приводягь своихъ больныхъ, одержимыхъ умопмѣшательствомъ и падучею болѣзнью. Страждущихъ своихъ привязываютъ они цѣпью къ мраморной колоннѣ предъ часовенкою и, послѣ молебна великомученику, оставляютъ ихъ тамъ на нѣсколько дней. Узники изрѣдка приходятъ въ сознанiѣ и поправляются безъ всякихъ лѣкарствъ. Въ томъ же монастырѣ помѣщается и патрiаршая богадѣльня, въ которой Александрiйскiй владыка даетъ убѣжище 12-ти бѣднымъ безпомощнымъ старцамъ и старицамъ изъ мѣстныхъ православныхъ. Этотъ малый, убогiй монастырекъ, устроенный на стѣнахъ древней крѣпостной башни, памятенъ тѣмъ, что въ нѣмъ скромно, ни для кого незамѣтно, подвизался бѣдный нашъ соотечественникъ Андрей, подъ именемъ блаженнаго (мархумъ, евлогименосъ). Это былъ рѣдкiй образецъ христiанскаго смиренiя и неноколебимой твердости въ вѣрѣ. Смиренный рабъ Божiй, изможденный варварскими пытками, онъ никому не повѣдывалъ о прошедшихъ своихъ страданiяхъ: зналъ о нихъ только Господь, за святоѣ имя Котораго онъ страдалъ, да бѣдный священникъ, нашедшiй себѣ прiютъ въ Георгiевской богадѣльнѣ, духовный отецъ покойнаго Андрея, которому онъ сообщилъ нѣкоторые эпизоды изъ страдальческой своей жизни. Таково было смиренiе Андрея! Уже послѣ блаженой его кончины, когда повѣсть о его исповѣдничествѣ сдѣлалась нѣкоторымъ извѣстною, оцѣнили исповѣдника Xристова и подвижника; и вотъ что удалось узнать отъ старца-священника о присноиамятномъ соотечественникѣ нашемъ Андреѣ. 

Андрей московъ (русскiй) жилъ лѣть двѣнадцать въ Георгiевскомъ монастырѣ, въ качествѣ призрѣваемаго, умеръ въ 50-хъ г.г. XIX в. и погребенъ на Старокаирскомъ православномъ кладбищѣ. Священникъ зналъ покойнаго года четыре. Неизвѣстно, гдѣ въ Россiи была родина Андрея. Можегь быть онъ и говорилъ объ этомъ духовному своему отцу, но послѣднiй не помнилъ имени ни губернiи, ни города, ни деревни. Судя по тому, гдѣ и какъ Андрей проданъ былъ въ рабство, — можно полагать, что онъ родился на кавказской линiи, въ какой-нибудь казачьей станицѣ, слѣдовательно происходитъ изъ казачьяго сословiя. Да кажется иначе и быть не могло. Кто не знаетъ, какъ тревожна была жизнь кавказскихъ казачьихъ нашихъ станицъ, особенно лѣть восемьдесять тому назадъ? Казаки наши постоянно были въ схваткахъ съ хiтрыми, воинетвенными черкесами. Имъ надлежало всякую минуту быть готовыми къ отраженiю вороватыхъ враговъ, которые часто, выбравъ время, нападали на станицу врасплохъ, и въ такихъ случаяхъ оставляли за собою пепелъ, слезы и трупы. Послѣ каждаго набѣга черкесовъ казаки не досчитывали многихъ своихъ дѣтей и даже врослыхъ. Вѣроятно и Андрей, еще юный. неопытный, захваченъ былъ при подобныхъ набѣгахъ, и уведенъ въ горы, а потомъ проданъ на кучерму (судно) турецкаго рыбопромышленника. На кучермѣ привезли его въ Стамбулъ, на рынокъ, и продали за большую цѣну одному египетскому ефенди. 

Несчастный Андрей, не понимавшiй ни языка, ни намѣренiй своего господина, положился во всемъ на, волю Божiю. Слыхалъ онъ еще въ родной станицѣ о тяжкомъ рабствѣ плѣнниковъ въ горахъ у черкесовъ, и думая, что не лучшая участь ждетъ его у турокъ, покорился своей судьбѣ, но никакъ не представлялъ, что оть него потребуютъ чего-либо большаго. "Буду я, думалъ онъ, работать бусурману, и въ своей неволѣ искать утѣшенiй у одного Господа; а съ православною вѣрою, въ которой я рожденъ, вскормленъ и выросъ, никто не разлучитъ меня; да кому и нужно заботиться — христiанинъ ли я или жидъ? лишь бы всегда былъ исправенъ въ своей должности". 

Но не такъ думалъ фанатикъ-ефенди. Въ бѣломъ рабѣ (что рѣдкость) онъ желалъ имѣть и знакъ своей роскоши, и образецъ истаго мусульманина, а со временемъ, можетъ бытъ, и знатнаго человѣка, если подаритъ его правителю и странѣ. Подобные примѣры въ Турцiи нерѣдки. Встарину не мало было пашей и дажѣ великихъ визирей изъ рабовъ, и преимущественно кавказскаго происхожденiя. Эти рабы, если были христiане, волею-неволею принимали исламизмъ, и сначала вѣрою-правдою служили своему господину, потомъ, если гослодинъ былъ правителемъ какого-либо пашадыка, получали какую-нибудь неважную должность въ его штатѣ, затѣмъ роднились съ семействомъ своего ефенди, и, наконецъ, пользуясь силою богатаго и влiятельнаго сатрапа, выходили въ люди, и иногда достигали высшихъ степеней въ государетвенной службѣ. Рабы у своихъ ефендiевъ — сановниковъ часто занимали и важныя должности, такъ что предъ ними нерѣдко преклонялись другiе низшiе сановники, домогаясь чрсзъ нихъ милостей у высшихъ. По разсчетамъ ли на подобныя выгоды въ будущемъ за, усердную службу, или по малолѣтству, или, наконецъ, изъ страха, всѣ почти невольники — христiане — абиссинцы и кавказцы, весьма цѣнные на базарахъ Стамбула и Каира, какъ только поступали въ семейство покупателя-мусульманина, скоро сами дѣлалисъ мусульманами, и притомъ большею частiю истыми —фанатиками. Войско янычаръ, ядромъ коихъ былн омусульманенные мальчики-христiане, служитъ убѣдительнѣйшимъ тому доказательствомъ. 

Та же участь ожидала и русскаго невольника Андрея, по крайней мѣрѣ такъ вѣроятно предполагалъ купившiй его египтянинъ. Нисколько не подозрѣвая въ невольникѣ Андреѣ какихъ-либо рѣлигiозныхъ убѣжденiй и особенной стойкости въ этомъ отношенiи, онъ ввелъ его вь домъ какъ предметъ своей роскоiiш, съ надеждою эту мебель облагородить мусульманствомъ, и вотъ начинается исторiя убѣжденiй, приказанiй, понужденiй и, наконецъ, пытокъ. Андрей былъ уже не отрокъ, понималъ святость своей вѣры, въ которой былъ воспитанъ; ему трудно было разстаться съ своими убѣжденiями. Только православную вѣру считалъ онъ истинною, а на турокъ, какъ прежде, такъ особенно теперь, въ новомъ своемъ положенiи, видя разныя ихъ мерзости, смотрѣлъ какъ на нечистыхъ. Къ тому же и незнанiе языка чужой страны немало способствовало невольнику храншъ свое сокровище неприкосновеннымъ и спасало ѣго отъ нравственной гибели. 

Обладатель Андрея въ самомъ началѣ былъ къ нему ласковъ, не обнаруживалъ своего намѣренiя сдѣлать его магометаниномъ. Поэтому. покорный своей долѣ, Андрей, освоившись нѣсколько съ собственнымъ iюложенiемъ и съ привычками господина, терпѣливо несъ бремя своего рабства и благословлялъ Промыслъ, назначившiй ему служить хотя и невѣрному, однако всс таки сносному, не жестокому господину, который, по крайней мѣрѣ, не безпокоилъ, не затрагавалъ святыхъ его вѣрованiй. Единственное горе у него было — о благословенной родинѣ, отъ которой вражья сила навсегда оторвала его. Такъ проходили мѣсяцы за мѣсяцами. Турокъ испытывалъ своего раба и замѣтилъ въ немъ не одну крѣпость тѣла, но и умственныя силы и нравственно-добрыя качества: скромность, безпрекословное послушанiе, рѣдкую честность и трудолюбiе. Ст, этого времени сталъ онъ считать Андрея настоящимъ для себя кладомъ-сокровищемъ, и началъ относительно него строить свои планы. Ефенди былъ человѣкъ семейный, имѣлъ взрослыхъ дочерей, которыхъ необходимо было пристроить, и вотъ теперь остановилъ онъ свое вниманiе на новопрiобрѣтенномъ рабѣ. Рабъ зтотъ былъ не какой-либо тупоумный негръ изъ глубины Африки, а бѣлый и притомъ по происхожденiю русскiй — такая рѣдкость, какою не могли похвалиться и оттоманскiе сераскиры. Андрей въ глазахъ своего господина имѣлъ всѣ достоинства; недоставало только знанiя мѣстнаго языка, и — что всего важнѣе — мусульманства. Отъ отого онъ чуждался образа жизни своихъ господъ, о чемъ-то постоянно тосковалъ, дѣлалъ все машинально, безъ увлеченiя, и никто не замѣчалъ на его лицѣ улыбки съ тѣхъ поръ, какъ онъ появился въ новомъ для него обществѣ, а напротивъ въ нѣкоторыхъ его прiемахъ замѣтно было что-то похожее на презрѣнiе. Ефенди подозрѣвалъ причину такихъ явленiй: рабъ его оставался христiаниномъ, а можетъ ли христiанинъ уважать обычаи мусульманскiе, тѣмъ болѣе сродниться съ ними? и потому рѣшился, во что бы то ни стало, омусульманить Андрея; придумано уже было для нѣго и имя Абдаллы, т.-е. раба Божiя. Фанатикъ приступилъ къ совращенiю своего слуги въ исламъ исподволь, и началъ съ того, что сталъ звать его Абдаллою. 

Андрей тотчасъ понялъ, къ чему дѣло клонится, и въ сердцѣ своемъ положилъ непоколебимую рѣшимость хранить святую вѣру отцевъ своихъ, хотя бы это стоило ему жизни. Поэтому, когда призывали Абдаллу, — онъ не отвѣчалъ, какъ бы не понимая, кого зовутъ, и приходилъ только на зовъ, выражаемый христiанскимъ именемъ Андрей. Ефенди увидѣлъ, что не такъ-то легко переработать религiозныя убѣжденiя русскаго, — что это не черный суданскiй негръ безъ всякой религiи, изъ котораго ласками, или угрозами, можно сдѣлать все, и потому принялся за методъ коварныхъ обольщенiй, сталъ многое обѣщать Андрею, завѣрялъ со временемъ отпустить его на волю уже не какъ раба, а какъ родного члена семейства, сулилъ и почести за послушанiе. Въ дѣлѣ совращенiя помогала ему и вся семья, члены которой всячески ласкали своего раба, не обременяли его лишними трудами и утѣшали радостями будущей брачной жизни, даже намекали  о невѣстѣ изъ среды семейства, если онъ оставитъ свою вѣру въ Iисуса и сдѣлается магометаниномъ. Безпомощный Андрей видѣлъ всѣ эти козни, возмущался дѣлаемыми ему предложенiями (онъ уже понималъ  по-арабски),   не   восхищался обѣщанiями, которыя въ глазахъ его были однимъ обманомъ, — чувствовалъ, что за увлеченiемъ послѣдовало бы тяжкое   разочарованiе, и между тѣмъ потеряннаго уже не было бы возможности возвратить, и въ сердцѣ его осталось бы одно отчаянiе, ничто не утѣшило бы его. Какъ добрый христiанинъ, онъ смотрѣлъ на все, какъ на соблазнъ, на козни, разставленныя для его погибели дiаволомъ. Не имѣя ни опоры, ни добраго друга, онъ находилъ утѣшенiе лишь въ тайной молитвѣ, въ бесѣдѣ съ Богомъ — Покровителемъ   угнетенныхъ, улучая для того свободныя минуты ночью, или когда никто не наблюдалъ за нимъ. Однажды, выведенный изъ терпѣнiя предложенiями своего ефенди, онъ прямо объявилъ,  что совершеннно покаряется волѣ Божiей, подчиняѣтся выпавшему на его долю жребiю рабствовать на чужбинѣ, и будетъ исполнять рабскiя свои обязанности свято, насколько хватитъ силъ; а что касается до отступничества отъ вѣры христiанской, то совѣтовалъ своему владыкѣ и не думать объ убѣжденiи его, и увѣрялъ, что онъ скорѣе разстанется съ жизнью, чѣмъ измѣнитъ своему Господу — Искупителю. 

Такой твердый отпоръ, какого и не предполагалъ ефенди, избалованный безусловнымъ послушанiѣмъ рабовъ и подчиненныхъ, совершенно измѣнилъ прiемы фанатика; изъ господина кроткаго онъ превратился въ тирана-мучителя. Непоколебимый Андрей скоро началъ замѣчать и чувствовать недовольсгво своего властителя. Вмѣсто кроткихъ приказанiй, слышалась ужо дерзкая брань, ласка замѣнилась грубостью, посыпались толчки, проклятiе христiанской вѣры, имя Андрей замѣнено словомъ невѣрная собака. Какъ ни былъ онъ расторопенъ и трудолюбивъ, ничѣмъ не могъ угодить своимъ господамъ; другiе черные рабы, бывшiе у него въ нѣкоторой зависимости, начали постоянно оскорблятъ его. Труды христiанина утроились, — онъ изнемогалъ, не имѣлъ покоя ни днемъ, ни ночыо; мало того: ему назначена была работа самая черная; вмѣсто сносной приличной одежды, онъ долженъ былъ одѣваться въ смрадныя лохмотья, а о пищѣ и говорить нечего, — труженикъ голодалъ, и только послѣ усиленныхъ трудовъ ему, будто собакѣ, бросали кусокъ черстваго хлѣба. Несчастный мученикъ зналъ, за что страдаетъ онъ, слышалъ угрозы, что это только начало истязанiй, если нѣ покорится требованiямъ своего господина; — зналъ все это и, съ твердою надеждою на помощь Божiю, готовился ко всему. 

Видя, что ни униженiе, ни изнурительные труды, ни лишенiя не дѣйствуютъ на неподатливаго раба, а напротивъ еще болѣе укрѣпляютъ его въ христiанствѣ, турокъ обратился къ мѣрамъ другого рода. Удары плетью изъ воловьихъ жилъ сыпались на несчастнаго ежедневно, безъ всякой причины; часто не получалъ онъ куска хлѣба по цѣлымъ днямъ; въ жаркiе дни лишали его даже воды, и только тайно ночью удавалось ему утолить свою жажду. Всѣ наблюдали за нимъ, всѣ тѣснили его — оть господина до послѣдняго раба. Но онъ терпѣлъ и оставался непоколебимымъ; на него не дѣйствовали и льстивыя убѣжденiя стариковъ — (маальминъ) мусульманскихъ учителей. Такъ страдалъ несчастный невольникъ около года и своимъ непобѣдимымъ терпѣнiѣмъ побѣдилъ настойчивость тирана. Турокъ, потерялъ надежду достигнуть своей цѣли. Разочарованный, теперь началъ онъ жалѣть уже не о душевной погибели своего раба, а о затраченныхъ на него деньгахъ, и готовъ былъ продать его за сходную цѣну, лишь бы избавиться отъ такого человѣка, который своею примѣрною нравственностью, дивнымъ терпѣнiемъ, кротостью и благочестiемъ посрамилъ и его убѣжденiя, и его надежды, и, наконецъ, его деспотизмъ. 

Униженный и оскорбленный своимъ рабомъ, послѣ одной безполезной надъ нимъ пытки, жестокiй деспотъ сидѣлъ за кальяномъ въ кофейнѣ и высказалъ свое горе одному изъ своихъ прiятелей — истому мусульманину.

— Послалъ мнѣ, — говорiггь, — Аллахъ испытанiе въ поганомъ христiанинѣ — рабѣ моемъ московѣ. Я думалъ осчастливить этого недостойнаго гяура и сдѣлать угодное пророку обращенiемъ невѣрнаго на путь правовѣрiя и вотъ бьюсь съ нимъ почти цѣлый годъ, а онъ все болѣе и болѣе упорствуетъ. Чего ни дѣлалъ я съ нимъ? . . и ласкалъ, и одѣвалъ какъ дѣтище, и кормилъ со своого стола, н обѣщалъ принять въ свое семейство какъ родного, — ничто не дѣйствовало. Принимался за крутыя мѣры, отъ которыхъ иной сдался бы дня чрезъ два, а рабъ мой еще болѣе упорствовалъ; билъ его курбачами до изнеможенiя, морилъ голодомъ по цѣлымъ недѣлямъ, кажется, всякой бродячей собакѣ было легче, нежели этому несчастному, а онъ все выносилъ молча, страдалъ какъ бы въ чужомъ тѣлѣ, и, что всего досаднѣе, нимало не ропталъ, — его быотъ, а онъ молится своему Iисусу, не просить собѣ пощады, и говоритъ одно: ефенди! я готовъ работать тебѣ до смерти, сколько станетъ моихъ силъ, только не пржнуждай меня къ перемѣнѣ святой моей вѣры; напрасно будешь ты безпокоитъ себя, — я не приму магометанства и останусь въ тѣхъ убѣжденiяхъ, которыя наслѣдовалъ отъ моихъ родителей; ихъ молитвы помогаютъ мнѣ. Что же касается до трудолюбiя, честности и смиренiя, такъ это человѣкъ золотой, съ нимъ я никогда не разстался бы. Теперь мнѣ самому иногда дѣлается совѣстно, невыносимо смотрѣть на несчастнаго; мнѣ все кажется, что онъ посмѣивается надъ моими усилiями, да и сосѣди тоже подшучиваютъ надо мною, а прiятель мой мулла въ глаза назвалъ меня дуракомъ, который не сумѣлъ сладить съ презрѣннымъ рабомъ. Послѣ сего мнѣ ничѣго не остается, какъ сбыть съ рукъ хоть за что-нибудь этого ненавистнаго христiанина.

— Видно, ты человѣкъ слабаго характера, не умѣешь взяться за святое дѣло, во славу Божiю. Если хочешь, продай мнѣ твоего раба, и увидишь, какъ я сдѣлаю изъ него самаго ревностнаго мусульманина. Это уже мое дѣло, Аллахъ-керимъ! согласенъ ли?

Ефенди скоро согласился съ нимъ въ цѣнѣ, и несчастный Андрей въ тотъ же день пероведенъ былъ въ другой домъ, къ новому господину, на большую прежней муку.

Вступая въ новый домъ, онъ предчувствовалъ, что теперь только начинается для него истишюс мученiе, что перенесенное имъ до сего времени было, по пословицѣ — цвѣтки, а ягоды еще впереди. Впрочемъ онъ совершенно предался Промыслу Божiю и тайно молилъ Господа укрѣпить его силы на новые подвиги во славу святаго Его имени, и, если угодно Ему, сопричислить его къ лику святыхъ мучениковъ, доля которыхъ предстояла теперь беззащитному. "Все упованiе мое на Тя возлагаю, Мати Божiя, молился онъ, сохрани мя подъ кровомъ Твоимъ"! И дѣйствительно, для него не было другой защиты, кромѣ покрова невидимой Предстатѣльницы предъ Господомъ за гонимыхъ. 

Представленный предъ очи новаго звѣронравнаго своего владѣльца, рабъ не встрѣтилъ ни ласки, ни добраго слова, какъ отъ самого господина, такъ и отъ его домочадцевъ. Всѣ смотѣли на него какъ-то злоб-о, съ затаенною ненавистъю. Новый ефенди тотчасъ же заявилъ, что онъ требуетъ отъ своего раба.

— Послушай, невѣрная собака, — привѣтствовалъ онъ Андрея, — я купилъ тебя не для того, чтобы ты училъ меня; нѣтъ, — я буду учить тебя и не позволю тебѣ сквернить мой домъ и моихъ домочадцевъ противною твоею вѣрою. Я сдѣлаю изъ тебя истаго мусульманина, и тогда самъ же ты будешь благословлять меня, узнаешь истинную вѣру, почтишь и пророка Божiя Магомета, — это не Назарянинъ вашъ. Если же будешь упорствовать, какъ упорствовалъ у твоего прежняго благороднаго ефенди, то тебѣ угрожаетъ жестокая, мучительная смерть; я не пожалѣю затраченныхъ на тебя денегь. Таковъ рѣшительный мой приговоръ . . . Посмотримъ, кто избавитъ тебя? Ты мой рабъ и долженъ безпрекословно исполнять всѣ мои требованiя, каковы бы они ни были. Теперь иди и подумай; дѣло тебѣ дадутъ сего же дня!

— Ефендимъ, отвѣчалъ несчастный Андрей, тѣло мое принадлежитъ тебѣ, а душа Богу. Богу угодно, чтобы я окончилъ свою жизнь въ тяжкомъ рабствѣ, — покаряюсь святой Его волѣ и буду работать тебѣ, сколъко могу; одного только прошу у тебя: не насилуй моей совѣсти, оставь мнѣ мое единственное утѣшенiе — мою христiанскую вѣру: ты можешь меня замучить, или лучше мое тѣло, душа же моя все таки будетъ принадлежать одному Богу, Который за временныя мои страданiя наградитъ меня въ жизни будущей; въ втомъ я убѣжденъ, и уповаю, что Господь не оставитъ Своею милостью и помощью несчастнаго раба Своего. 

Простая, но твердая рѣчь Андрея убѣдила новаго его господина, что трудно будетъ ему сладить съ такимъ непоколебимымъ христiаниномъ, и что туть ласки, обольщенiя и убѣжденiя не принесутъ ничего кромѣ стыда и нравственнаго пораженiя со стороны столь мужественнаго христiанина. Фанатикъ тогда же рѣшился дѣйствовать энергично, ибо не привыкъ къ противорѣчiямъ.

 Покорному Андрею назначены были самыя тяжкiя и черныя работы. У господiша былъ домъ съ большимъ садомъ въ Булукѣ; и вотъ этотъ-то садъ съ утомительною поливкою его порученъ былъ труженику. Андрей работалъ за троихъ, не зналъ покоя ни днемъ, ни ночью, и, при всемъ томъ, не успѣвалъ выполнять свою обязанность, — она была не по силамъ его. За такую неисправность злобный тиранъ сыпалъ на несчастнаго удары щедрою рукою.

Отъ недостатка рабочихъ рукъ, садъ сталъ замѣтно упадать; для ухода за нимъ необходимы были по крайней мѣрѣ три сильныхъ работника, какъ и было прежде: можно ли жо было управиться съ нимъ одиому, нравственно и физически истомленному, несчастному Андрею? Между тѣмъ его обвиняли въ лѣнности и упорствѣ. Страдалецъ переведенъ былъ въ домъ своего господина и скоро понялъ, что лучше было бы ему трудиться въ саду до изнеможенiя, и въ одинъ жаркiй день окончитъ свой труженическiй подвигъ отъ истощенiя подъ какимъ-либо деревомъ. Тамъ мучили его за мнимую неисправность, а здѣсь онъ замѣтилъ совершенно другое, — понялъ, что его казнятъ не за непосильные труды, а хотятъ, во что бы то ни стало, сломить твердыя христiанскiя его убѣжденiя и волею-неволею заставить полюбить исламизмъ — ненавистную ему вѣру магометанскую. Съ перемѣною вѣры Андрею теперь обѣщали всякую всячину, всѣ житейскiя выгоды и мусульманскiя потѣхи, какихъ онъ былъ свидѣтелемъ; но и одна мысль оставитъ свою вѣру и вести жизнь скотскую такъ ужасала его. что у него волосы становились дыбомъ. Онъ понималъ, что святая христiанская вѣра, — единственное утѣшенiе его въ рабствѣ, — относительно образа жизни. говоритъ совершенно противное. Ея голосъ при частой молитвѣ постоянтто напоминалъ ему: теперь тебѣ будетъ хорошо, но что ожидаетъ тебя за гробомъ? иже погубитъ душу свою Мене ради, говоритъ Господь, той спасетъ ю; нѣтъ, думалъ страдалецъ, возьму крестъ мой, и пойду, куда укажетъ Спаситель. Безъ Его воли волосъ главы моей не упадетъ. Чего же мнѣ бояться? Да будетъ во всемъ воля Божiя!

Андрей приготовился ко всему, что придумывали ему бездушные тираны. Ефенди снова предложилъ ему или сдѣлаться мусульманиномъ, или подвергнуться такимъ истязанiямъ, какихъ онъ и вообразить не можетъ. Xристiанинъ кротко замѣтилъ, что онъ не подалъ ни малѣйшей причины къ истязанiямъ, ибо работалъ ему честно и сверхъ своихъ силъ; если же госнодинъ жаждетъ крови его, то онъ готовъ терпѣть, и проситъ одного, не требовать отъ него отступничества, ибо оно не принесетъ ему пользы, а только отыметъ у него вѣрнаго раба. 

Раздраженный турокъ въ ту же минуту созвалъ звѣрообразныхъ черныхъ своихъ рабовъ и приказалъ имъ ознакомить сотоварища на первый разъ съ сотнею ударовъ палками по пятамъ. Негры въ одно мгновенiе сбили Андрея съ ногъ, притянули ноги его петлями къ дубинѣ; и двое изъ нихъ держали дубину за концы на аршинъ отъ земли, а два другихъ начали бить несчастнаго палками по пяткамъ. Андрей сначала кричалъ, потомъ стоналъ, а наконецъ замолкъ, — потерялъ сознанiе; но ни разу не вырвалось у него слово о пощадѣ или обѣщанiе исполнить безбожное желанiе господина. Когда злодѣй увидѣлъ, что рабъ его полумертвъ, и что кровь струится потокомъ изъ подъ ногтей, приказалъ окончить истязанiя и бросить полумертваго въ подвалъ. Тамъ Андрей пришелъ въ себя, но встать на ноги уже нс могъ. Нестерпимая жажда мучила страдальца, и онъ со стономъ просилъ воды. Одинъ изъ рабовъ, вѣроятно испытавшiй на себѣ самомъ подобную жестокость ефенди, сжалился надъ несчастнымъ — напоилъ его водою и далъ ему кусокъ хлѣба. Но Андрею было не до хлѣба, — терзали раны, кусали насѣкомыя, окружали мыши, на запахъ хлѣба вышедшiя изъ своихъ норъ и дерзко грызшiя хлѣбъ, который вскорѣ и исчезъ. Настулила мучительная ночь. Насѣкомыя и пресмыкающiяся всѣхъ видовъ выползли изъ щелей сырого подвала и начали ползать по живому трупу. Андрей страдалъ и молился Господу послать ему смерть, какъ великую милость.

 Нѣтъ! страдальца ожидали еще тягчайшiя страданiя, какимъ подвергались только первенствующiо христiане, мученики во времена Нерона и Дiоклитiана. Думая, что подобная пытка подѣйствовала на неподатливаго раба, тиранъ приказалъ перенести ого въ болѣе удобное помѣщенiе и началъ лѣчить его раны. Андрей переносилъ все съ истинно-христiанскимъ терпѣнiемъ, благословлялъ Бога за посланное ему испытанiе и благодарилъ своихъ сотоварищей по рабству, если кто-либо изъ нихъ, вопреки приказанiю изувѣра-господiна, заявлялъ несчастному свое сочувствiе словомъ или какою-нибудь услугою.

При помощи простыхъ домашнихъ средствъ, которыми пользовали его, или вѣрнѣе, — при помощи Божiей, страдалецъ всталъ и принялся за работу. Казалось бы, первая жестокая и безполезная попытка омусульманить раба должна была вразумить тирана и оставить непоколебимаго въ вѣрѣ христiанина въ покоѣ; но, къ несчастыо, прежнiй Андреевъ господинъ посѣтилъ ефенди и, узнавъ о миссiонерской его неудачѣ, посмѣялся въ свою очередь надъ твердою его волею и благородною ревностiю. Этимъ самолюбiе варвара было крайне оскорблено, и онъ тогда же, лишь только разстался съ своимъ прiятелемъ, потребовалъ къ себѣ раба и спросилъ его: намѣренъ ли онъ принять исламизмъ?

 Отрицательный отвѣтъ привелъ свирѣпаго тирана въ ярость. Черные рабы, какъ ни были хладнокровны, смутились отъ выдумки своего господина, и однакожъ должны были исполнять его волю. Злодѣй приказалъ привязать Андрея къ столбу и забивать камышевыя спицы за ногги страдальца. Андрей стоналъ, рвался, умолялъ о пощадѣ, но ничего не обѣщалъ. Даже домашнiе упрашивали злодѣя прекратить звѣрскiя истязанiя. Но стоны, наконецъ. замолкли, и Андрей повисъ на своей привязи, какъ мертвый.

 Гнѣвъ злодѣя остылъ; онъ какъ бы смягчился и оставилъ христiанина обдумывать свое положенiе. Но Андрей, чѣмъ болѣе страдалъ за святую свою вѣру, тѣмъ болѣе укрѣплялся въ ней; героизмъ его возрасталъ съ каждою пьггкою: испо-вѣдникъ былъ глухъ ко всякимъ убѣжденiямъ, для которыхъ призываемы были по очереди всѣ знаменитые фанатики месальмины мусульманскiе. Одинъ изъ нихъ убѣждалъ угрозами и бранью, — предъ такими онъ молчалъ; другiе старались поколебать его твердость ласками и обѣщанiемъ всѣхъ благъ земныхъ и райскихъ; — съ такими онъ вступалъ иногда въ разсужденiя, и простымъ своимъ словомъ, иснолненнымъ правды и истины. нравственнымн своими началами часто заставлялъ ихъ умолкать. Оказывалось, что ласковые проповѣдники наносили ему больше вреда, чѣмъ грубые изувѣры, потому что по уходѣ ихъ благочестивому и твердому невольнику всегда почти приходилось вытерпѣть какую-либо новую безчеловѣчную пытку. Кто же это, какъ не Промыслъ Божiй, — не Самъ Господь, невидимо укрѣплялъ силы страдальца, что послѣ такихъ мученiй оставался онъ цѣлъ и невредимъ?

 Бѣдный невольникъ въ такой средѣ жилъ и такъ мало зналъ о дѣлахъ внѣ дома его мучителя, что ничего не могь предпринять для облегченiя своей участи. Xотя онъ и понималъ, что былъ русскiй, но такъ далеко заброшенъ изъ отечества, что до сего времени ему не удавалось даже слышать ни одного родного слова. Могъ ли онъ думать, что и въ Егаптѣ есть какiе-нибудь представители русскаго царства, которые, можетъ быть, и защитли бы его, если бы знали о несчастной его долѣ. Другимъ же властямъ — мусульманскимъ Андрей не смѣлъ жаловаться, помня, что онъ рабъ — хуже животнаго, всецѣло принадлежащiй злодѣю, богатому мамелюку. Впрочемъ, къ кому бы онъ и пошелъ искать защиты въ то страшное время, когда Египетъ представлялъ собою образецъ небывалаго деспотизма, когда и ефендiи губили другь друга безъ пощады, и въ свою очередь падали безгласно сами подъ ятаганами какого-нибудь ловкаго албанца-деспота Али-Паши? 

Андрей не страшился мукъ, не терялъ бодрости и твердости въ исповѣданiи святой христiанской вѣры; онъ боялся лишь того, что мученiя его будутъ продолжаться до безконечности, и особенно трепеталъ при мысли, что надъ нимъ употребятъ насилiе, подвергнутъ обычной мусульманской операцiи, послѣ чсго онъ волою неволею долженъ будетъ прннадлежать къ обществу магометанъ, хотя бы и не измѣнялъ своихъ убѣжденiй; ему перестали бы вѣрить, что онъ еще христiанинъ. Вотъ чего страпiился исповѣдникъ, и молилъ Господа по-слать ему скорѣе христiанскую кончину и сподобить его вѣнца мученическаго. Господь услышалъ молитву страждущаго раба Своего и послалъ ему не кончину, а конецъ его страданiямъ, изъ коихъ онъ вышелъ, какъ истинный воинъ Xристовъ, непобѣдимый исповѣдникъ, съ тяжкими язвами на всемъ тѣлѣ, которыя и носилъ до самой блаженной своей кончины.

 Время наступило. Однажды ефенди возвратился откудато въ самомъ ужасномъ расположенiи духа. Всѣ рабы трепетали и старались даже предугадать желанiя своего гоподина, чтобы во время исполнить ихъ и тѣмъ предотвратить звѣрскiя его выходки. Несмотря на это, никто не могъ угодить ему, и всѣмъ доставалось за мнимую лѣнностъ и нерасторопность. Замѣтивъ, что рабы его всѣ на лицо, кромѣ болящаго Андрея, тиранъ велѣлъ привести его къ себѣ и, какъ бы не замѣчая, что онъ едва держится на ногахъ, блѣдный, изможденный, приступилъ къ нему и грубо сталъ укорять его въ лѣнности и непослушанiи. Андрей былъ спокоенъ, невозмутимъ: онъ молчалъ, слушалъ рыканiя и проклятiя фанатика, и тайно молилъ Господа послать ему терпѣнiе въ предстоящихъ истязанiяхъ, коимъ всегда предшествовали яростныя вспышки злодѣя. Спокойствiе и молчанiе невольника еще болѣе озлобили деспота.

— Доколѣ ты, презрѣнный рабъ, будешь мучить меня своимъ упорствомъ въ твоей гнусной вѣрѣ и смѣяться надъ нашею правою, святою'? Нѣтъ, я не позволю тебѣ насмѣхаться надъ нами, надъ нашимъ великимъ пророкомъ Магометомъ — другомъ Божiимъ! Вотъ посмотримъ, что заговоришь ты, когда я прикажу изъ бараньей твоей головы выпарить упорство, а съ нимъ и все твое христiанство; увидимъ, поможетъ ли тебѣ твой Богъ — Иса Нафани (Iисусъ Назарянинъ) ? Знай, невѣрный, что теперь твой спаситель Магометъ-пророкъ, а не Iисусъ. Одно только твое слово ля-иля-махмедъ-расуль-алла, — и ты спасенъ, ты сынъ нашъ; а иначе погибнешь съ сквернымъ своимъ тѣломъ и съ поганою твоею душею, погибнешь какъ собака. Говори же...'

Непоколебимый Андрей не слушалъ ни проклятiй, ни безумныхъ оскорбленiй святой христiанской его вѣры. Онъ какъ бы окаменѣлъ и только молился въ душѣ: Боже, милостивъ буди мнѣ грѣшному! Вѣрую, Господи, помози моему невѣрiю ! . . 

Мучитель приказываетъ рабамъ накалить танжере (мѣдный котелокъ) и поскорѣе принести его. Въ ожиданiи страшной пытки, тишина не нарушалась. Свирѣпый мамелюкъ молча курилъ трубку, пуская клубы табачнаго дыму, и пыхтѣлъ отъ злости на то, что такъ долго не несутъ страшнаго орудiя пытки. Наконецъ дымящееся отъ жару танжере было принесено предъ мучителемъ; онъ плюнулъ на него, и нечистая влага, зашшiѣвъ, исчезла. Пока онъ дѣлалъ наблюденiя, не фальшивятъ ли слуги, пока требовалъ рѣшительнаго отвѣта отъ несчастнаго невольника, танжере потеряло нѣкоторую долю своего жара. Не получивъ никакого отвѣта, ефенди   какъ   тигръ   бросается   на свою беззащитную жертву, вырываетъ изъ рукъ раба щипцы, хватаетъ ими горячее танжере и мгновенно надѣваетъ оное, будто шапку, на голову несчастнаго Андрея. Андрей покачнулся и со стономъ упалъ на полъ какъ мертвьш; танжере съ дымомъ и шипѣнiемъ отлетѣло въ сторону. комната наполнилась смрадомъ. Злодѣй остолбенѣлъ и тупо смотрѣлъ на невинную свою жертву-мученика христiанина. Какъ ни недолго лежало на головѣ страдальца накаленное танжере, однако волосы несчастнаго,темя,носъ, уши, щеки и шея, — все было опалено страшнымъ образомъ. Андрей едва дышалъ и не издавалъ ни одного звука. Тиранъ, думая что несчастныи скоро умретъ, толкнулъ его ногою и велѣлъ вынести вонъ.

 Рабы оцѣпенѣли отъ ужаса. Теперь-то  поняли  они,  до  чего  можетъ доходить звѣрство ихъ правовѣрнаго   благочестиваго  ревнителя ислама. Каждый думалъ,  что и съ нимъ господинъ можетъ поступить такимъ же образомъ. Опомнившись, они бережно вынесли Андрея, какъ бездыханный трупъ, и положили въ углу своей комнаты на цыновку. Теперь оказалось, что всѣ эти рабы положимъ люди грубые и жестокiе, какъ всѣ почти негры, въ  нравственномъ отношенiи стояли несравненно выше звѣронравнаго своего  господина.    Незаслуженная казнь несчастнаго ихъ собрата пробудила въ нихъ неубитое еще чувство человѣколюбiя. Они тайно отъ ефенди начали лѣчить Андрея домашними средствами и втихомолку распространять по сосѣдству молву о звѣрскихъ поступкахъ ихъ господина-мучителя. Такъ прошло нѣсколько времени. Полусожженный Андрей, сворхъ  всякаго чаянiя  и  благодаря услугамъ своихъ собратьевъ мало-по-малу сталъ поправляться и уже вставать съ своей рогожи. Но съ нимъ произошла  замѣтная перемѣна: онъ сталъ мало говорить или отвѣчалъ часто невпопадъ, сдѣлался задумчивъ, унылъ и только по ночамъ молился вслухъ,    воображая, что никто не слышитъ его, потому что, вслѣдствiе жестокой пытки, самъ плохо   слышалъ. Такъ ужасно изувѣчилъ несчастнаго невольника злодѣй-ефенди! 

Въ числѣ постороннихъ, посѣ щавшихъ домъ турка узналъ о горькой долѣ Андрея один армянин, который нерѣдко бывал у ефенди в качестве мѣстнаго знакомаго сарафа (банкира) и видѣлъ тамъ Андрея.  Сарафъ былъ человѣкъ добррый; въ немъ, при всемъ             пристрастiи къ наживѣ, не было еще заглушено чувство христiанской любви къ ближнему и состраданiя къ угнетенному. Онъ отъ одного изъ слугъ мамелюка разузналъ всю истотiю гоненiй на Андрея за вѣру Xристову, и, сильно пораженный     такими    геройскими подвигами, какiе описываются только въ древнихъ мартирологiяхъ, рѣшился спасти этого непоколебимаго подвижника. Однажды сарафъ приходитъ къ турку по какому-то дѣлу и, переговоривъ съ нимъ о своемъ дѣлѣ, заводитъ потомъ рѣчь о бѣломъ русскомъ невольникѣ, почему давно не видно его, — не проданъ ли уже онъ? Ефенди хладнокровно - разсказываетъ, какъ онъ столько времени  борется  съ  непокорнымъ  своимъ рабомъ, какъ тотъ негод ный рабъ, послѣ легкой острастки, прикинулся теперь больнымъ, ничего не дѣлаетъ, и въ заключенiе прибавляетъ, что радъ бы избавиться оть него, да не знаетъ, какимъ образомъ.

 — Извини меня за откровенность, благородный ефенди, — сказалъ добрый сарафъ, — я слышалъ отъ вѣрныхъ людей, что твой рабъ не прикинулся больнымъ, а дѣйствительно боленъ отъ пслѣдней пытки, какой ты сгоряча подвергъ его.   Онъ   теперь ни къ чему неспособенъ, благодаря отеческимъ твоимъ заботамъ о его исправленiи; онъ ничего не можетъ дѣлать, скоро умретъ, — и ты останешься въ накладѣ. Притомъ знай, по всему городу ходитъ молва, что ты убилъ бѣлаго своего невольника, и всѣ  осуждаютъ тебя за жестокостъ.  А если слухъ объ этомъ дойдетъ еще до консуловъ, то смотри, какъ бы не прогнѣвался на тебя и паша; — вѣдь консулы-то не дадутъ въ обиду христiанина: пусть онъ и рабъ твой, — они могутъ совсѣмъ отнять его у тебя.

Мамелюкъ призадумался.

—  Если ты, ефенди, не желаелшь чрезъ смерть твоего раба или чрезъ отнятiе его у тебя, лишиться затраченныхъ на него денегь, то я выведу тебя изъ бѣды. Тебѣ ничего не остается больше,   какъ немедленно перепродать его кому-нибудь.  Но кто изъ вашихъ купитъ его, ни къ чему негоднаго? и даромъ не возьмутъ; слѣдовательно, и дорожить имъ тебѣ не приходится. Если хочешь избавиться отъ бѣды, — продай его мнѣ, а тамъ уже мое дѣло; ты не будешь ни въ потерѣ, ни въ отвѣтѣ: — только помни, что я выручаю тебя собственно ради   знакомства и дружбы, потому что не имѣю нужды въ твоемъ рабѣ, а желаю лишь оказать тебе услугу.

 Лицо ефенди прояснилось; онъ быстро сообразилъ, что это дѣйствительно дружеская услуга, не понималъ только того, что заставляетъ сарафа быть столь великодушнымъ. Впрочемъ на великодушiе и онъ хотѣлъ отвѣчать притворнымъ великодушiемъ; тогда какъ въ душѣ своей онъ готовъ былъ изувѣченнаго своего раба отдать даромъ, — ему предлагаютъ еще выкупъ.

 Не обнаруживая особеннаго удовольствiя оть словъ армянина, ефенди предлагаетъ ему взять къ себѣ раба-москова и заплатить за него столько, во сколько самъ оцѣнитъ его.

Договоръ скоро составился. Сребролюбивый турокъ, получивъ больше ожидаемой имъ цѣны, былъ въ восторгѣ и началъ разсыпаться предъ сарафомъ въ обычныхъ восточныхъ комплиментахъ, — забылъ и различiе религiй, называлъ его и другомъ, и братомъ.

 Сарафъ напротивъ былъ спокоенъ и спѣшилъ закончитъ доброе христiанское свое дѣло.

 Истерзанный Андрей, ничого не знавшiй объ этой сдѣлкѣ, изумился, когда увидѣлъ себя въ домѣ знакомаго ему сарафа. Теперь онъ понялъ свое положенiе и воодушевился твердою надеждою, что уже не будутъ мучить его за имя христiанина, и отъ радости залился слезами. Въ благодарность за свое избавленiе онъ рѣшился служить новому господину до послѣднихъ силъ, тѣмъ болѣе, что въ семействѣ сарафа приняли его ласково, съ участiемъ. Но сарафъ думалъ иначе: онъ изъ своихъ пiастровъ, заплаченныхъ за Андрея, не хотѣлъ извлекать какой-либо пользы; притомъ Андрей былъ уже и неспособенъ. Избавитель его, исполнивъ христiанскiй свой долгъ, желалъ поскорѣе закончить святое свое дѣло совершеннымъ освобожденiемъ несчастнаго и устроенiемъ его будущности. Сарафъ отправляется къ греческому патрiарху, разсказываетъ ему о горькой долѣ его единовѣрца — Андрея и о томъ, какъ Богъ помогъ ему вырвать этого мученика изъ рукъ палача-турка, и заявляетъ, что, покупая бѣднаго москова, онъ не имѣлъ въ виду извлекать изъ него какую-либо матерiальную пользу, а предполагалъ поручить его попоченiю владыки, который вѣроятно не откажется отъ святаго христiанскаго дѣла — или пристроить несчастнаго единовѣрца въ патрiархiи, или отправитъ на родину въ Россiю. 

Тронутый до глубины души разсказомъ добраго сарафа, владыка искренно благодарилъ его, сожалѣлъ, что прежде не зналъ о несчастномъ единовѣрцѣ и не принялъ никакихъ мѣръ къ облегченiю горькой страдальческой его участи, и въ заключенiе просилъ представить его къ себѣ въ патрiархiю. На другой день изможденный Андрей представленъ былъ владыкѣ, который принялъ его, какъ истиннаго подвижника за вѣру Xристову, и обѣщалъ, по совершенномъ выздоровленiи, отправить его чрезъ александрiйское консульство въ Россiю.

Послѣднее обѣщанiе не обрадовало, однакожъ, Андрея, какъ предполагалъ патрiархъ.

— Владыка святый! — сказалъ Андрей, мнѣ уже поздно возвращаться въ отечество. Теперь я неспособенъ къ тяжелымъ работамъ, не могу прiобрѣсти себѣ хлѣба трудомъ; ты самъ видишь, владыка святый, на кого я похожъ. Мнѣ не доѣхать до родины, вѣроятно придется распроститься съ жизнью на какомъ-либо кораблѣ, а не въ родной Россiи. Да и что найду я на родинѣ? Тамъ нѣтъ уже у меня родныхъ: отецъ мой давно убитъ черкесами, старушка-мать вѣроятно умерла съ горя и тоски, когда я пропалъ безъ вѣсти. Поэтому мнѣ, безпрiютному и изувѣченному, остается толъко просить ваше святѣйшество — благословить меня окончить страдальческую и вѣроятно недолгую свою жизнь гдѣ-либо здѣсь. вблизи храма Божiя, молиться въ немъ Господу о спасенiи своей души и о здравiи моихъ благодѣтелей-избавителей. Доколѣ еще есть кое-какiя силы, я употреблю ихъ на послушанiе, чтобы не ѣсть мнѣ вашего хлѣба даромъ. Мнѣ немного нужно; я рабъ вашъ и навсегда останусь вѣрнымъ рабомъ за ваши благодѣянiя. 

Патрiархъ согласился и помѣстилъ страдальца въ богадѣльню при монастырѣ св. Георгiя въ старомъ Каирѣ, не налагая на него никакихъ обязанностей. Съ невыразимою радостью пошелъ Андрей въ старый Каиръ, и спокойно поселился въ своемъ тихомъ убѣжищѣ. Ему отпускалась только грубая одежда и скромная пища, но онъ былъ доволенъ и искренно благодарилъ своихъ благодѣтелей. Теперь-то вздохнулъ онъ свободно, теперь-то понялъ, что, вставая по утру, могь надѣяться, что никто не будетъ ни бить, ни тиранить его, и что столь же безопасно можетъ онъ ложиться спать и спокойно ожидать солнечнаго восхода. Теперь вокругъ него были люди добрые, все христiане православные, а не звѣри свирѣпые, которые изъ-за ничтожныхъ капризовъ, или скорѣе, отъ нечего дѣлать, издѣвались надъ нимъ самымъ безчеловѣчнымъ образомъ и непремѣнно убили бы его, если бы Господь не послалъ добраго ангела-хранителя въ лицѣ благочестиваго сарафа. Набожный и кроткiй, онъ всецѣло предался служенiю Богу и своими подвигами скоро сталъ въ ряду вёликихъ пустынниковъ. 

Андрей испросилъ себѣ благословенiе патрiарха прислуживать въ убогомъ храмѣ св. Георгiя, чистить старокаирскiй монастырь и наблюдать за порядкомъ внутренней часовни, гдѣ находится чудотворная икона Великомученика, къ которой прибѣгаютъ за исцѣленiемъ страждущiе падучею болѣзнью. Молчаливый боголюбецъ съ утра до вечера трудился либо въ церкви, наблюдая въ храмѣ Божiемъ должную чистоту, либо въ темныхъ коридорахъ старой монастырской башни, ходя съ кузовомъ на плечахъ и метлою, чтобы сбирать соръ и относить его за монастырскую стѣну.

Труженикъ не пропускалъ ни одной службы; его постоянно видѣли во время богослуженiя или тихо молящимся, или благоговѣйно прислуживающимъ въ алтарѣ и въ храмѣ. Запущенныя небрежностью преж-нихъ прислужниковъ церковь и монастырь скоро очистились отъ лишняго хлама, сора и пыли. Болящiе, привязываемые на цѣпь при иконѣ св. Георгiя, перестали бояться приставника, и безпрекословно шли къ святынѣ, зная, что имъ будетъ прислуживать добрый и кроткiй Андрей-московъ. Между тѣмъ набожный труженикъ Андрей, вѣроятно вслѣдствiе перенесенныхъ имъ истязанiй, день ото дня слабѣлъ и становился задумчивѣе, а наконецъ сдѣлался совершеннымъ меланхоликомъ. Рѣдко съ кѣмъ говорилъ онъ, и то отрывочно; постояняо трудился, чистилъ, обметалъ даже и тамъ, гдѣ не требовалось его услугъ, и при этомъ непрестанно, хотя тихо произносилъ по-гречески краткую молитву: Господи помилуй; а когда молился по-русски, то произносилъ тѣ молитвы, которыя выучилъ въ дѣтствѣ. Съ головою, поврежденною отъ раскаленнаго котла, по-гречески онъ не могъ уже выучиться, и если приходилось говорить съ кѣмъ, то объяснялся довольно правильно только на мѣстномъ арабскомъ языкѣ. Зная рѣдкую его кротость, доброту, неутомимое трудолюбiе и заботливость объ опрятности дома Божiя и монастыря, всѣ называли его блаженнымъ, и никто не обижалъ его ни словомъ, ни дѣломъ, считая великимъ грѣхомъ безпокоить смиреннаго исповѣдника, явныя язвы на тѣлѣ котораго постоянно свидѣтельствовали о великихъ его подвигахъ за вѣру Xристову. Блаженнаго Андрея знали всѣ православные греки и арабы, и при случаѣ, награждали его своими подарками; но Андрей все отдавалъ нищимъ, хотя и самъ былъ почти нищiй. Патрiархъ, равно какъ и приближенные его, при посѣщенiяхъ монастыря, всегда ласкали Андрея, что очень утѣшало труженика и тѣмъ болѣе привязывало къ убогому его убѣжищу.

 Такъ прожилъ въ Каирѣ блаженный исповѣдникъ около двѣнадцати лѣгь, вполнѣ довольный своимъ положенiемъ, хотя на дѣлѣ положенiе бѣднаго москова было очень незавидно. Онъ утѣшался только тѣмъ, что, по собственному его выраженiю, служилъ Богу да св. Георгiю. Изнуренный прежними страданiями, трудомъ и постомъ, рабъ Божiй началъ прихварывать и, наконецъ, слегъ совершенно. Никто не заботился о болящемъ, да онъ и не требовалъ ухода за собою. Единственное его желанiе было скорѣе разстаться съ мiромъ, въ которомъ онъ въ полномъ смыслѣ былъ странникомъ и пришелъцемъ; ничто не привязывало его къ землѣ, ничто не утѣшало, а о родинѣ пересталъ онъ и думать, какъ бы ея на землѣ и не существовало, и поэтому готовился къ смерти съ радостью. Чувствуя приближеше своей кончины, Андрей въ послѣднiй разъ призвалъ своего духовника, призрѣваемаго въ той же богадѣльнѣ бѣднаго священника, исповѣдался, прiобщился Св. Xристовыхъ Таинъ и почилъ кончиною праведника. Мирная, блаженная кончина исповѣдника произвѣла замѣчательное влiянiе на призрѣваемыхъ: теперь только оцѣнили они этого праведнаго подвижника, какъ слѣдовало, и скорбѣли, что при жизни не воздавали ему должнаго, считая его юродивымъ. Тихо, безъ всякихъ церемонiй, отлѣли покойнаго странника въ кладбищенской церкви панагiи и погребли въ общей кладбищенской оградѣ, среди могилъ прежде отшедшихъ православныхъ отцовъ и братiй. Ни дерева, ни плиты, ни даже простого камня нѣтъ на убогой его могилѣ. Андрей жилъ для одного Бога: къ чему же знать его могилу людямъ, хотя бы то были его соотечественники ?

Миръ праху твоему, вѣрный рабъ Божiй,    Андрей    приснопамятный!

Твои страданiя за   вѣру   христiанскую, за вѣру отцевъ оцѣнитъ единъ Господь и прославитъ тебя во царствiи Своемъ! Можетъ быть, въ странахъ мусульманскихъ много было и другихъ подобныхъ страдальцевъ — нашихъ же  соотечественниковъ за вѣру Xристову; но кто знаетъ о горькой ихъ участи, кромѣ Госгюда.

к оглавлению

в начало

Copyright by Orthodox Digest  1959