|
ИЗЪ ЕВРЕЙСКАГО ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА
Прст. Василий Гречулевнчъ. «Iисусъ Христосъ на судѣ Каiафы и Пилата». Состаялено яо матерiаламъ извѣстнаю iудейскаго ученаго (Salvador. Des institutions de Moise. Demonstr. Evang. 1. XVI, р. 734. Op. cit. lib. IV. ch, Administration de la Justice.
По iудейскимъ законоположе нiямъ, прежде чѣмъ поступало на разсмотрiнiе извѣстное уголовное Дѣло, именно тотчасъ по внесенiи доноса на кого нибудь, требовалось предварительное изслѣдованiе и строгая разборчивость к а с ательно свидѣтелей. Въ свидѣтели отнюдь не принимались ни люди, непользовавшiеся хорошимъ мнiнiемъ, ни узники, ни вообщё слабые, имiвшiе недостатокъ въ физическихъ или нравственныхъ спсобностяхъ.*) Доносъ одного лица, какой бы оно ни пользовалось извѣстностыо, не могъ имiть рѣшительной силы: для подтвержденiя какого нибудь дѣла, требовалось по крайней мiрѣ два или три свидѣтеля (Втор. XIX, 1520, Числ. XXXV, 1224 и проч.). Каждый свидѣтель, доносившiй на когонибудь, долженъ былъ на судилищѣ подтвер дить клятвою, что говоритъ правду. Затѣмъ, по совѣщанiи судей, немедленно учреждались изысканiя касательно честности свидѣтеля. Судьи тщательно справлялись о немъ, и если оказывалось, что этотъ человѣкъ есть свидѣтель ложный, то его подвергали тому самому наказанiю, которое готовилъ онъ своему ближнему. До окончанiя предварительныхъ справокъ предоставлялась обвиняемому с вобода отъ всякихъ насильственныхъ мѣръ; и хотя онъ могъ быть задержанъ, взять подъ присмотръ, но никто не смълъ ему дѣлать никакихъ оскорбленiй, Особенно же, обвиняемое лицо не могло быть подвергнут о, прежде законнаго суда, никакому частному, тайн о м у, тѣмъ болѣе коварному допросу, изъ опасенiя, «чтобы невинный, въ смятенiи ума, не поднялъ оружiя противъ себя самого», то е., чтобы по одному замѣшательству не высказалъ чегонибудь такого, что послужило бы къ его вреду. Уже одно такое «предваренiе» суда, конечно, много говоритъ въ пользу уголовнаго iудейскаго законодательства. Тѣмъ болѣе открывается его достоинство и человѣколюбiе въ самомъ судопроизводствѣ. Въ день суда, происходившаго въ собранiи народа, приставники представляли обвиняемаго въ судилище. У ногъ старѣйщинъ сидѣли люди, которые подъ именемъ слушателей, слѣдили съ точностью эа засѣданiями совѣта. Когда оканчивалось чтенiе статей судебнаго дѣла, призываемы были поочередно свидѣтели. Предсѣдатель тотчасъ приступалъ къ увѣщанiю этихъ свидѣтелей и къ каждому изъ нихъ обращалъ такую рiчь: «Не о догадкахъ, не о слухахъ, дошедшихъ до тебя отъ народной молвы, — спрашиваемъ мы тебя. . . Подумай, какая великая отвътственность падаетъ на тебя; подумай, что зто дъло не такого рода, какъ денежные расчеты, въ которыхъ можно еще исправить вредъ. Если ты заставишь несправедливо осудить обвиняемаго, то падетъ на тебя не только кровь е о, но и кровь всего его потомства. Богъ потребуетъ у тебя отчета, какъ дотребовалъ отчета у Каина за кровь Авеля. Говори!». Затѣмъ свидѣтели должны были изложить свои показанiя, со всею точностью. Указавъ, то ли это лицо, обвиняемое, которое предстоитъ на судѣ, они должны были подробно выставить мiсяцъ, день, часъ и всѣ вообще обстоятельства преступлёнiя. По разсмотрѣнiи доводовъ ихъ, открывались публичныя пренiя о виновности или невиновности подсудимаго. Въ этихъ пренiяхъ имѣлъ право участвовать рiшительно всякiй iудей. “Judicare et judicari” — судить и быть судимымъ, принадлежало всякому iудею; въ этихъ двухъ словахъ, по увѣренiю Сальвадора, выражается весь духъ iудейскаго уголовнаго права; онѣ указываютъ на то, что всякiй iудейскiй гражданинъ могъ быть судимъ не только верховнымъ судилищемъ, но и всвми и каждымъ, а безъ суда общаго, всенароднаго нельзя было осудить никого. Это право основывалось главнымъ образомъ на томъ, что „законъ" былъ въ рукахъ каждаго, законъ одинъ — это слово Божiе, которымъ каждый имѣлъ право пользоваться. Впрочемъ, на судилищѣ, прежде всего высказывали свои миѣнiя судьи, и притомъ сперва тѣ изъ нихъ, которые усматривали въ подсудимомъ невинность. Имъто, защитникамъ обвиняемаго, предоставлено было преиму щество — подавать первый голосъ, и со всею свободою излагать свои убiжденiя. А тѣ, которые находили обвиняемагө виновнымъ, говорили посл'в, и всегда должны были говорить съ величайшею, всевозможною умiренностью. Кто изъ слушателей изъявлялъ желанiе — отъ своего ли имени, или отъ имени обвиняемаго, представить что нибудь въ защиту его невинности, того тотчасъ допускали на каөедру, съ которой онъ и говорилъ рѣчь судьямъ и народу. Но слово такого оратора обыкновенно не имѣло никакой силы и не находило сочувствiя, если клонилось къ осужденiю обвиняемаго. Если самъ обвиняемый хогѣлъ говорить, то ему давалась полная свобода защищаться въ возлагаемомъ на него преступленiи, и собственное его оправданiе должно было быть выслушано съ самымъ напряженнымъ вниманiемъ; собственное же признанiе подсудимаго въ винѣ, безъ посторонняго свидътельства, признавалось совеѣмъ недiйствительнымъ. „Основанiемъталого положенiя, — говорили раввины, — мы находимъ въ томъ, что никто, съ надлежащимъ сознанiемъ, не рiшится возложить бiду на самого себя. Если кто обвиняетъ себя судебнымъ порядкомъ, то ему не должно върить, по крайней мърѣ до тѣхъ поръ, пока собственное его признанiе не подтвердится двумя свидѣтелями". По окончанiи публичныхъ пренiй о судебномъ дѣлѣ, одинъ изъ судей кратко повторялъ все, и присутствующiе всѣ выходили. Два книжника записывали голоса; одинъ тѣ, которые были въ защиту, другой тѣ которые клоннлись къ обвиненiю. Изь 23хъ довольно было для оправданiя 11ти годосовъ, а 13 нужно было для осужденiя. т.е для осужденiя требовалось больше голосовъ. Если достоточное количество голосовъ признавало подсудаь маго невиннымъ, то его тоть часъ освобождали. Если же общiй голосъ присуждалъ его къ наказанiю, то исполненiе приговора, или лучше, окончательный приговоръ всегда надлежало откладывать, по крайней мѣрѣ до третьяго дня Поэтому й судьи, до третьяго же дня, оставались при своихъ мнѣнiяхъ. Втеченiе всего этого времени, оть начала судопроизводства до окончательнаго приговора, судьи обязывались заниматься однимъ только судебнымъ дѣ~ломъ; въ то же время строго предписывалось имъ особое воздержанiе отъ всякаго пресыщенiя, отъ вина, сластей и оть всего того, что могло бы ихъ сдѣлать неспособными къ размышленiю, или бы возбуждало въ нихъ страсти. Утромъ, на третiй день (отнюдь не ночью и не въ праздникъ, иодъ опасенiемъ недѣйствительности приговора, даже произнесеннаго общимъ голосомъ), »судьи возвращались въ судилище. „Я твердо убiжденъ въ своемъ мнѣнии и — осуждаю, — говорилъ тотъ, кто не измънялъ своего мнѣнiя насчетъ виновности подсудимаго. Но тотъ, кто осудилъ его въ первый разъ, могь теперь оправдать; а кто оправдалъ однажды, уже не могь осуждать. Если и на этотъ разъ болыпинство голосовъ осуждало, то приговоръ утверждался окончательно, и тутъ же приступали къ исполненiю его. Въ самомъ исполненiи судебнаго приговора все еще изыскивали, не откроется ли чего въ пользу подсудимаго. Съ зтою именно цѣлью, когда осужденнаго вели уже на мѣсто казни, его сопровождали двое судей, чтобы употребить въ его пользу все, что бы ни открылось на пути, къ его оправданiю. Старѣйшины же не сходили съ своихъ сѣдалищъ. Они, при входѣ въ судилище, ставили надзирателя который держалъ въ рукѣ знамя; другой слѣдовалъ на конѣ за осужденнымъ, и постоянно обращалъ взоры туда откуда веденъ былъ онъ. Если случалось, что ктонибудь въ это время вдругъ приходилъ въ судилище представить новыя доказательства невинности, осужденнаго, то первый надзйратель взмахивалъ своимъ знаменемъ, а второй, лишь только замѣчалъ это, тотчасъ приводилъ осужденнаго обратно. Такимъ образомъ, всякое новое благопрiятное свидѣтельство о невинности осужденнаго должно было остановить исполненiе судебнаго приговора. Равнымъ образомъ, когда и самъ осужденный, котораго уже вели на казнь, объявлялъ сопровождавшимъ его судьямъ, что припомнилъ нѣчто въ свое оправданiе, что ускользнуло было изъ его памяти; то онъ имѣлъ право для бправданiя себя, возвращаться въ судилище до пяти разъ. Если же не встрѣчалось тогда подобнаго затрудненiя, то поѣздъ медленно подвигался впередъ, въ присутствiи глашатая (герольда), который, при всенародномъ провозглашенiи вины осужденнаго, призывалъ къ его защитi, и обращался къ народу со слѣдующими словами: „Этотъ человѣкъ (называлъ его по имени) ведется на казнь за такоето преступленiе; свидѣтели, которые сдѣлали доносъ на него, такiе и такiе. Кто можетъ представить въ его пользу какiянибудь свѣдѣнiя пусть представитъ поскорѣе". Въ силу этогото постановленiя, замѣчаетъ Сальвадоръ, юный Данiилъ заставилъ возвратиться свиту, сопровождавшую на казнь Сусанну, и взошелъ на „сѣдалище правосудiя", чтобы предложить свидѣтелямъ новые вопросы (Дан. XIII, 4562). На нѣкоторомъ разстоянiи отъ мѣста казни, осужденнаго увiщевали сознаться въ преступленiи; и одинъ изъ судей, получивъ это признанiе, обращался къ осужденному съ такою рѣчью: „Что же ты смущалъ насъ? Да смутигь тебя Богь въ день сей, чтобы ты потерпѣлъ смятенiе въ сей день, но не въ будущiй вѣкъ». Затѣмъ давали ему вышпъ опъяняющаго напитка, чтобы близость смерти казалась ему не столь ужасною. Свидѣтели» какъ первые виновники приговора, должны были нанести осужденному и первые удары, чтобы придать послѣднюю степень достовѣрности истинѣ своего показанiя. Этимъ объясняется значенiе словъ Iисуса Христа: «Кто изъ васъ безъ грѣха, тотъ пусть первый броситъ камень» (Iоан. VIII, 7). Нельзя не согласиться, что изложенные iудейскiе законы дiйствительно человѣколюбивы. Но очевидно, что тѣмъто безчеловѣчнѣе тѣ люди, которые, имѣя законы столь человѣколюбивые, даже въ отношенiи величайшихъ преступниковъ, осудили на самую жестокую смерть П р а в е д н а г о.
*) Потому въ свидѣтели не прини» мались ни ж е н щ и н ы , т. к. въ ней не предполагалось столько смiлости, чтобы она рѣшилась по закону нане^ сти первый ударъ осужденному, ни дѣти которыя не могли подлежать строгой отвѣтственности. **) Если какiе-нибудь судьи объявляли, что недовольны рiшенiемъ дѣла, то къ судейскому совѣту iiри» соединяли еще двухъ другихъ, и такъ до гѣхъ поръ, пока наконецъ не составлялся совiгь изъ 72 лицъ; чле« ны его въ такомъ случаѣ, составляли великiй совѣтъ или синедрiонъ.
|
|
|
|
|
